Літературна стежина, випуск 19
Александр Архангельский
* * *
День начинаю с чистого листа,
на коем ни кружки, ни закорючки
не остановят чей-то взгляд колючий —
намеренно всё это, неспроста.
Год начинаю с чистого листа.
На нём пока ни «зайца», ни «дракона»,
ни смеха, ни болезненного стона.
Недолго будет площадь та пуста.
Жизнь начинаю с чистого листа —
не озабочусь вовсе окончаньем.
Пусть будет в Книге Жизни примечаньем:
ценима больше прочих чистота.
Я повесть начал с чистого листа.
Боюсь: чернила крови — не чета…
* * *
Я себя починю
и предам всё дурное забвению.
Бисеринки минут
нанижу я на нить вдохновения.
И закончу я то,
что забросил, сочтя бесполезным.
И отправлюсь я к той,
кто врачует любые болезни
не отваром из трав —
губ бальзамом и чувства настойкою.
Кто из нас был неправ?..
Ложь сладка, правда чистая — горькая…
* * *
Тихий вечер. И сад. И цветы.
Соловьиные трели. Покой.
И незримо присутствуешь ты —
леденцом у меня за щекой.
Отдалённый, приглушенный шум.
Ветерка прикасанье к плечу.
Раскусить я тебя не спешу —
насладиться подольше хочу.
* * *
И снова вдаль меня уносит
стальная эта колея.
Опять, опять под стук колёсный
тебя строкой касаюсь я.
Опять текут слова ручьями,
в которых чувства через край.
Ты не беги, печаль, за нами:
мы рядом — в мыслях — так и знай.
Пора прощаний миновала —
и даль теперь уже ясней.
Тень уходящего вокзала,
меня преследовать не смей.
* * *
Я наполнен тобою незримой —
каждым жестом твоим и касанием,
и улыбкою неотразимой,
тихим шёпотом, близким дыханием.
Я наполнен тобой до предела —
хлещет волнами нежность безбрежная.
Отдала, не таясь, что имела,
на себя без оглядки — на прежнюю.
Я наполнен тобой под завязку:
зря стараетесь — места не сыщется!
Шахразады волшебная сказка,
мне тобой никогда не насытиться!
* * *
Предвкушенье счастья…
Ожиданья час…
За окном ненастье…
Снега ровный пласт…
Колкая позёмка…
Снежный наст скрипуч…
Проблеск дужки тонкой:
месяц из-за туч
глянет воровато
и — из виду вон…
Тёмные заплаты,
тёмный небосклон —
кто-то в чёрном ставит
знаки по судьбе…
Скрип под ветром ставен…
Вой в печной трубе…
Моего окошка
светится квадрат.
Белым роем мошки
сплошь к нему летят.
Вдруг и ты прибьёшься
в вихре белизны?
Расстоянья, вёрсты
разве столь важны?
Встречи — ой! — не часты…
Пыл бы не угас!..
Предвкушенье счастья…
Ожиданья час…
Июнь
Стремится солнце к высшей точке,
но нет пока ещё жары —
случилась в мае проволочка.
И не вошло ещё в прорыв
теплу распахнутое лето,
зато до пояса трава.
Косилок песнь ещё не спета:
они вошли в свои права.
И, цепью дружно растянувшись,
пошли в атаку косари,
всевластье вольных трав порушив
в прохладе утренней зари.
Шмелём жужжат бензокосилки,
как будто бритвы на щеках.
На загорелые затылки
взирает солнце свысока.
* * *
Холодная ладонь лежала на спине…
Автобус. Толчея. И дряхлых тел движенье.
Жара. И пот. И тень, мелькнувшая в окне.
И на спине ладонь. И холодом смертельным
вдруг пробрало всего — от головы до пят.
И думать позабыл о молодой красотке,
о майке, скрывшей то, пред чем не устоять…
…И не за спину, нет, — брала рука за глотку!..
Я понимал: старик, и руку негде деть.
Причём моя спина?! Ищи не здесь опору!
Пускай бы жгли огнём, тугая била б плеть,
и — кожу на ремни — не слышали б укора.
О, как же мне мила игривая ладонь,
скользящая легко по коже — мягкой, гладкой!
Но липкой, ледяной, чужак, меня не тронь!
Спиной пошевелил скорее для порядка…
Не остановки ждал в отчаяньи немом,
а избавленья мук, сковавших насмерть тело.
Но, навалившись вдруг, безвременье само
насильственным путём мной властно овладело.
* * *
Раздвоился, словно в зеркалах
сам своё узрел изображенье.
Крик победный и животный страх,
духа торжество и униженье —
всё во мне в одном переплелось,
как в хмельном коктейле компоненты, —
что рвало мне душу и рвалось
на простор под рёв аплодисментов
бешеной, неистовой толпы,
зрелищ подавай которой, хлеба…
…На висках — серебряная пыль,
в зеркалах глазниц — пустое небо…
* * *
Тусклый вагон. Электричка дневная.
Блёклый пейзаж проплывает в окне.
Снова из буден к тебе убегаю.
Встречи короче, разлуки длинней.
Раньше казалось: глаза лишь закрою —
яблоком спелым в ладонь упадёшь.
Тянется время резиной сырою —
не ублажишь и ничем не проймёшь.
Сыро и зябко… От публики мрачной
пива и вяленой рыбы душок.
Вот и простое решенье задачи:
еду — и это уже хорошо!
* * *
Не жизнь — сплошной кинематограф,
где властны камера и свет.
В той сцене Вами я отторгнут,
а в этой сцене — вреде нет.
Здесь не спектакль, где мы играли
на вдохновеньи, кто как мог.
Начало как сыграть в финале
и как в начале — эпилог?
И из души я вынимаю
то слёзы горькие, то смех.
И не живу, а выживаю,
и не Отелло — пустобрех.
Внезапно камера приблизит,
то отодвинет в общий план.
Всё, как в реалиях, как в жизнь
названием «пустой экран».
А то и вырежут из кадра,
сценарий вдруг укоротив.
А впрочем, мне ведь так и надо,
что был не «за», а «супротив».
А то пройдутся фотошопом,
морщины сгладят, как углы,
изобразят вдруг ненароком
красивым, дерзким, молодым.
За что мне эта незадача,
Прокруста ложе мне за что?
Ужель не дать взаправду сдачи,
разбор отсрочив на потом?
Играть на технике умею,
но не хочу — не та ведь роль.
И становлюсь я только злее —
от их кино меня уволь!
Кино мне это надоело.
Сдираю кожу, а не грим.
Не по-киношному Отелло
Вам объясняется в любви!
* * *
Трижды являлась предо мной любовь…
И. Франко. Перевод (С)
Твердят: Бог любит троицу. Любовь
число себе облюбовала это.
И в юности дарила непокой,
и в зрелости, и в старости — поэту.
Твержу: Бог любит троицу. И я
уже числу святому не перечу.
Любим. Люблю. И — Бог мне судия.
За здравие её поставлю свечи.
«Дружочек, пойдите — поучите…» (из книги миниатюр)
Странно была построена программа в пединституте. Год мы учили только математику. И лишь на втором курсе засели за физику.
Головы наши под завязку были забиты математикой с её абстракциями, с невозможностью многое представить. Короче, это было «полное погружение в предмет».
О физике первое впечатление я получил в коридоре общежития. Второкурсник, у которого только началось преподавание механики, кричал:
— Архангельский у тебя?
Я вышел в коридор:
— Что такое?
— А ты кто такой? — последовал вопрос.
— Архангельский, — прозвучало в ответ.
— Это я про учебник Архангельского для пединов спрашиваю.
К сожалению, так стремящийся к науке студент, став позже директором школы, трагически погиб, сорвавшись со ступенек электрички…
Физика началась для нас внезапно, налетев, как тайфун. И носителем её была весьма экстравагантная дама, которая — на нашу голову — ещё и оказалась нашей «классной дамой». Правда, в этой ипостаси она ничем себя не проявила, за что мы ей были весьма признательны. Кстати, никто из других преподавателей тоже не старался преуспеть в этом деле.
Легенд о ней ходило много. Она только-только защитила кандидатскую, но была кандидатом физико-технических наук. Кажется, что-то, связанное с сухим трением, о чём она никогда с нами не говорила.
Высокая, статная, с неизменной улыбкой на лице, с приятным голосом, всегда ровная в отношениях. Ничуть не похожая на других. Точная, как формулировка закона. Чёрно-белая гамма её одежды подчёркивала её необычность. Одно слово — физичка.
Первое, что она произнесла, было: «Забудьте математику, как страшный сон. Физика — наука, где нет точных результатов. Есть их оценка. Ничего не берите на веру. Истинно только то, что можно проверить на опыте».
Это всё. Но это и есть формирование научного мировоззрения. В краткой, сжатой донельзя форме.
А дальше были лекции в течение двух лет, которые нельзя было пропустить. Есть «нельзя» вообще и просто «нельзя». Это было — просто нельзя. Спустя много лет, сам отдав дань сему делу, понял, что у неё учился читать поэму о физике.
И были «лабы». Концлагерь, а не «лабы»! Учишь дома материал, который зачастую ещё «не проходили», защищаешь теоретическую часть в первые 4 часа. Должен знать по этой теме всё! И даже больше. Лишь после этого тебя допустят к приборам. Но это будет уже в следующие 4 часа. Потом считаешь — «в столбик» — до 4-х значащих цифр. Никаких логарифмических линеек, таблиц Брадиса, арифмометров! Корни тоже извлекаешь по алгоритму. Далее — защита работы и теоретический материал новой «лабы».
И любимое выражение: «Дружочек, вы ничего не знаете; пойдите поучите!». И неизменная улыбка одними губами. И холодная сталь в глазах вперемешку то ли с презрением, то ли с безразличием.
Пропустил «лабу» — пиши пропало… Наверстать почти невозможно. Много отсеялось собратьев, не выдержав испытания! Зато когда сдали физику в конце 3-го курса, вздохнули легко и свободно. Сокурсник, весьма «крученный», «крутнулся» — и умудрился пересдать… не ей! Она его до конца учёбы доставала: «Благодаря папе обошёл меня, я бы вам никогда не поставила «тройку»».
Случайность, но весьма показательная. 1971 год. Я — свободная птица — сдана физика! Мне тут же попадается «толстый» журнал, возможно, «Юность» со стихотворением Р. Рождественского. И там есть строчки:
Ничерта вы не знаете, мальчики,
Ничерта вы не знаете, девочки…
И далее:
Перебил её Петька Логинов:
«Я дурак, ну а вы — красивая».
У нас в группе был не Петька Логинов, а Виктор Логвинов. Но попадание-то почти стопроцентное!
Впрочем, Виктор Логвинов ничего подобного не говорил. Он, не в пример многим, хорошо учился, занял достойное место, преподавая физику.
Это стихотворение мне больше нигде не встречалось — ни в трёхтомнике, ни в других изданиях. И только сегодня, когда вызрела неясная на то время мысль написать зарисовку, скачал с Интерента стихотворение, еле отыскав его на сайте Псковской школы.
Вот оно:
* * *
На дверях табличка — «экзамены» —
Всем понятно, какой предмет.
Двух отличников вынесли замертво,
А у третьего начался бред.
Спотыкаемся мы на выводе
Удивительно длинной формулы.
У физички глаза навыкате,
Но она в преотличной форме.
В её голосе всё обманчиво,
В её голосе всё подделочка:
«Ничерта вы не знаете, мальчики,
Ничерта вы не знаете, девочки.
Где же ваша, простите, логика?
Вы живёте одними курсивами».
Перебил её Петька Логинов:
«Я дурак, ну а вы — красивая».
…Мы зачётками в столик тычемся.
Мы уходим с довольным ропотом.
Тяжело вам будет в двухтысячном
Сдавать экзамены роботам!
Но кто ещё мог пожелать нашей сокурснице на её свадьбе «резонанса душ и тел»?
Позволю нелирическое отступление по поводу резонанса как явления максимального возрастания амплитуды колеблющейся системы при совпадении частоты собственных колебаний с частотой внешних воздействий.
С любимой мной физичкой я встретился на курсах учителей физики спустя 27 лет. Она была всё так же привлекательна, улыбчива. Время не коснулось её. Но вот любимую свою фразу уже не произносила, как я ни вслушивался, боясь пропустить. Может, аудитория была не та?..
На переменах мы не отходили друг от друга. Разговорам не было конца.
Кстати, здесь же читал методику решения задач повышенной сложности мой одногодок, доктор наук. Как-то, удивившись моей способности решать задачи, спросил: откуда? Услышав, чей ученик, ответил коротко: всё понятно.
