Неля Берненко: четверть века в кировоградской оперетте
Есть в Кировограде синагога. Это место на улице Чмиленко хорошо знают и студенты, и пенсионеры. Но о том, что в этом здании был дом культуры имени Калинина агрегатного завода (в простонародье «клуба Калинина»), помнят лишь старожилы. Его изюминкой был самодеятельный театр оперетты. Вернее, существовала театральная студия под руководством Александра Флейшмана, который на самом деле режиссерского образования не имел и работал главным инженером молокозавода. Впоследствии студия стала народным театром, которому под силу были произведения Шекспира, Кальмана и прочих титанов мирового искусства.
Одним из самых ярких талантов «калининской» оперетты была Неля Берненко — красавица с колоритным сопрано, любимица публики, настоящая примадонна. Она блистала в ролях княгини Воляпюк и Сильвы, Мадам Энно, Марицы, Одетты Даримонд и в других образах. В общей сложности Неля Берненко посвятила оперетте 25 лет. С той поры много воды утекло. В историческое здание вернулась синагога, перестал существовать «клуб Калинина», а вместе с ним и народный театр. Сегодня Неля Ивановна по–прежнему живет в Кировограде, уделяя максимум внимания любимым мужчинам: сыну и внуку. Мы сидим на ее кухне, листаем старые альбомы и разговариваем.
— Я родилась в артистической семье, — рассказывает Неля Берненко. — Родители играли в театре и познакомились в «Наталке–Полтавке». Я тоже была очень артистичной, в первом классе исполняла «Лапти мои» и все школьные годы пела и танцевала. Первые десять лет мы прожили в Одесской области, потом родители развелись и мы с мамой переехали в Кировоград. Я ходила в школу на Кущевке и в танцевальный кружок, который вела Евгения Мартынова — жена директора театра. Мы жили у бабушки на Крымской, а потом перебрались на улицу Володарского, где отчиму дали квартиру. После окончания школы я в 1956 году поступила в педагогический институт имени Пушкина (нынешний пед-университет имени Винниченко), продолжая при этом серьезно заниматься танцем. Но, в конце концов, победило увлечение пением.
В 50–е годы в Кировограде начался особый всплеск хоровой музыки, связанный с именем Семена Дорогого. В это время он создает академическую хоровую капеллу в пединституте, куда добровольно–принудительно записывали всех, кто умел петь. Я тоже оказалась в капелле, у нас завязались отношения с Семеном, а вскоре у меня родился сын Сева. Но Дорогой оставил меня с ребенком точно так же, как оставил свою первую жену. После этого случая партийное руководство не разрешило ему работать с молодежью. И он ушел в клуб Калинина, где создал хор. В этот же клуб Калинина в 1957 году пришла и я. Когда у нас с Дорогим получился разрыв, Александр Флейшман, который вел драматический кружок, уже ко мне присматривался. Тогда блистали Эля Садовская и Эдик Мачеидзе. Мачеидзе был актер неимоверный, красавец огромного роста с прекрасным баритоном! Я играла спектакли в массовках, но появилась Вита Феоктистова, и ее ввели в «Баядеру». Я отпросилась, чтобы посмотреть ее игру из зрительного зала. Спектакль был потрясающий. Белецкая оформила там все светящееся, декорации чудесные. Мы сидели вместе с Майей, женой Мачеидзе, и чуть не упали под кресла, когда он вышел в чалме, окутанный плащом. Раджами также пел Щербина, он своим высоким голосом так брал си–бемоль, что синагога дрожала. А Мачеидзе — баритон, эти высокие ноты он брал октавой ниже. Я Майе говорю: «Он так хорош в этой роли, что даже если будет просто говорить стихами, его Раджами воспримут на «ура».
В 1964 году Александр Флейшман начал работать над «Сильвой» и послал за мной: «Приведите мне Нелю Берненко!» Сильву пели Садовская и Дехтярева. Он говорит: «Три Сильвы — это уже непозволительная роскошь. А мне нужна мадам Воляпюк. Сыграешь Воляпючку?» Это каскадная комедийная роль, и я согласилась. Позже меня ввели на главную роль. Так я попала в театр оперетты, и первым моим спектаклем была «Сильва».
После нее — «Марица», «Вольный ветер» и другие спектакли. Конечно, «Баядера» была моя «коронка». К нам приезжал автор оперетт «На рассвете», «У родного причала» и «Четверо с улицы Жанны» — композитор Оскар Сандлер. Он сказал, что объехал весь Советский Союз, но такого Котовского (его играл Эдик Мачеидзе), как у нас, не было нигде! Мы с Юрием Жеребцовым побывали со спектаклем «На рассвете» в Москве, правда, в массовке, и отличились. Даже попали на телесъемки. У меня была сломана нога, и я танцевала мадам Энно на здоровой ноге, а больную только на пальчики ставила. Члены комиссии отметили наш дуэт, а кто–то из недоброжелателей сказал: «Она на больничном, а сама пляшет во-всю! Мы видели ее по телевизору».
Но, несмотря на успех, я испытывала комплекс: все равно самодеятельность. Меня слушали Юрий Хилобоков, директор музучилища Полевой, Сметанюк, Смолянский. Они просто требовали, чтобы я поступила в музыкальное училище, «иначе здороваться с тобой не будем». Уговорили, и я решила поступать, через неделю — вступительные экзамены. И тут начались интриги. Одни были «за» то, чтобы я училась, а другие — нет. Придумали повод, мол, мне после высшего учебного заведения уже нельзя поступать. В конце концов, заставили меня сдавать вступительные экзамены на общих основаниях и предоставить аттестат зрелости, а там у меня четыре «4», остальные — «5». Полевой говорит: «Так вы были прилежной ученицей. Надеюсь, вы будете такой же студенткой». А тут еще приключилась такая история. Мой сын однажды попал снежком в глаз сыну преподавательницы истории. Естественно, она хотела поставить мне «двойку». Попался мне вопрос «Война 1812 года», я знала тему наизусть. Но злопамятная женщина не разрешила мне отвечать по билету, а задавала вопросы: «Какие бригады коммунистического труда вы знаете в Кировограде?» В результате ее все же заставили поставить мне «тройку».
Экзамен по вокалу проходил в актовом зале. Все пели «Родина», «Дети разных народов», а я взяла романс Рубинштейна «Ночь». Концерт-мейстер захлебнулась в аккомпанементе, а все члены во главе с Хилобоковым встали. Говорят: «Такого голоса нет даже на стационаре! И вы собираетесь этой девушке помешать поступить?» И меня зачислили на заочное отделение. Я была на курсе старше всех.
Преподавал вокал у меня Зацепило. Я прилежно ходила на занятия, но мне было нечего там делать. Кто мне помог по–настоящему, так это моя самодеятельность. У нас в театре были педагоги по вокалу: Паюхина, Назвалова и Лилия Яковлевна Киреева — первый преподаватель в работе над «Сильвой». Она выпустила Владимира Тимохина — солиста Киевской оперы, Раису Сергиенко — солистку Одесской оперы, того же Семена Дорогого и других. Это был преподаватель от Бога. Лилия Яковлевна занималась со мной и называла меня солнышком. Она не знала, что я была женой Дорогого, а когда узнала, воскликнула: «Ах, он мерзавец! Он должен был привести вас ко мне в восемнадцать ваших лет! Знаете, где бы вы уже пели?» Она научила меня дышать, подглядывать в ноты за пюпитром и вообще всем вокальным хитростям.
Параллельно с учебой я была занята в народном театре. Я блестяще закончила учебу в 1976 году, лучше всех отдирижировав на государственном экзамене. Моя мама просила: «Неля, ну не поступай ты больше никуда!», боялась, что я захочу в консерваторию. Но я устала учиться, мне было достаточно и училища.
— А что случилось с вашим театром дальше? Судя по всему, с 1991 года оперетта уже никого в Кировограде не интересовала.
— Когда пришла независимость, директор клуба Бондаренко начал все внимание уделять народному хору. Но какой смысл лелеять хор, каких тысячи, если наш народный театр был один на всю Украину? Сначала он сократил балет. Что такое оперетта без балета? Потом сократил оркестр — мол, достаточно одного пианино. В результате коллектив был развален. Люди перестали ходить на спектакли — им стало неинтересно.
— А что случилось с актерами?
— Некоторые спились и умерли, евреи уехали в Израиль. Люда Дехтярева стала примадонной Ростовской оперетты. У нас в оркестре играли все преподаватели музыкального училища и лучшие музыканты города. Дирижировал оркестром Сергей Федорович Чумаченко из театра Кропивницкого. Вообще–то дирижеров у нас было много, в том числе и Виктор Бровченко. Он делал потрясающие аранжировки в «Свадьбе в Малиновке», у него была великолепная седая грива, как у Бетховена, красивые руки с дирижерской палочкой.
Как–то один актер (не буду называть его фамилию) поставил условие режиссеру: главную роль в оперетте «На рассвете» будет играть моя жена, иначе я отказываюсь от участия в спектакле. Флейшман подошел ко мне и, извиняясь, рассказал об этом. Но я на него не обижалась. Зато потом у меня было две лауреатские медали всесоюзного фестиваля народного творчества. Правда, в трудовую книжку внесли только одну, и то с ошибками… Я так и не обратилась никуда, чтобы дописать вторую. Есть ли за нее доплата? Не знаю. Я получаю нищенскую пенсию и иногда подумываю: может, пора сходить, похлопотать?
Николай Левандовский стал у нас режиссером после Михаила Барского (который пришел после Флейшмана). С Мишей было так: не он с нами няньчился, а мы с ним. А Коля Левандовский превзошел всех. Каждый год я получала приз за самую лучшую роль (у меня лежит целая кипа грамот), и облсовпроф нам выделял определенное количество путевок на море, правда, без детей. Флейшман и Барский не ездили с нами. А Левандовский — совсем другое дело. Он не только был с нами в поездке, но и пробил нам разрешение взять на отдых своих детей. Поднимался в четыре утра, шел на пляж и занимал всем лежаки. Все завтракали в ресторане, а ему приносили остывший завтрак, накрытый тарелкой. Вот такой он был режиссер. После каждой поездки он писал поэму, в которой с юмором описывал все события нашего отдыха. К сожалению, с его уходом наш театр начал угасать. Не стало в городе театра оперетты, не стало ансамбля «Ятрань». Жаль, что никто не оценил талант его руководителя Анатолия Кривохижи, он заслуживает гораздо большего признания. Он посеял хореографию на Кировоградщине, и это с его подачи в нашем балете танцевали ятранцы. Например, Жанна Олейниченко была солисткой «Ятрани» и балетмейстером у нас. Его талантливые ученики создали сильные танцевальные коллективы.
— А у вас есть ученики?
— Нет, я серьезно ни с кем не занималась. Так, вела самодеятельность в первом и восьмом училищах, всегда мои воспитанники проходили на заключительные концерты в областную филармонию. У меня был хор в четвертом цехе завода «Гидросила» и в восьмом цехе завода «Красная звезда». Я готовила их к смотру художественной самодеятельности. Я участвовала в самодеятельности ЖЭКа, от которого восемнадцать лет работала воспитателем в ПТУ №2, и во дворце культуры Октября, где работали вокальный ансамбль и солисты. И, конечно же, всю жизнь я пела в оперетте. Днем работала, а с 20.00 до 24.00 четыре раза в неделю пела, представляете! Когда я
отдыхала? Вы говорите, я хорошо сохрани-лась. Да у меня времени не было стареть, старость приходит — а меня дома нет. Мало того, летом в течение 25 лет по выходным — обслуживание Кировоградской области, колхозы — выездные спектакли. Причем так: приезжаем на место, но пока люди не подоили коров и не поужинали — в клуб не идут. Поэтому спектакли были вечерние. А если учесть, что каждый спектакль состоял из трех актов, заканчивали мы к часу ночи, а то и позже. После этого накрывали столы и кормили артистов, и лишь после ужина — домой. Не успеешь душ принять — а на 8.00 пора на работу. А когда я работала в Аэрофлоте, рабочий день начинался еще раньше, в 5.20 утра — встречать киевский почтовый рейс.
— Как это вас угораздило в авиацию попасть?
— Я проработала в Аэрофлоте 10 лет на должности дежурной отдела перевозок, то есть диспетчера по посадке и сопровождению пассажиров. Тогда еще не было стюардесс. Я первая в Кировограде надела летную форму, все мужчины оглядывались мне вслед. Как–то в авиагородке открывался дом культуры ШВЛП (нынешней летной академии), и пригласили наш театр с опереттой «Баядера». Ненатоплено, холод, а я пою почти обнаженной — в воздушных шароварах. Мы дали спектакль, все были в восторге. А я заболела ангиной. Сижу дома, а тут звонок в дверь. Я в глазок посмотрела — человек в форме. Спрашиваю: «Кто здесь?» Он вытянулся по струнке и отрапортовал: «Николай Панкратов по поручению замполита ШВЛП Алексея Рыбакова! С вами необходимо побеседовать!» О чем побеседовать? Я в пижаме, с перевязанным горлом. В общем, Рыбаков поручил переманить меня на работу в ШВЛП. «Но что я буду там делать? Я же ни пропеллер не закручу, ни гвоздь не забью». — «Ничего, главное, чтоб вы пели романсы (Алексей Николаевич любил романсы, особенно «Ямщик, не годи лошадей!»). Да и зарплату пообещали вдвое больше той, что я получала в ЖЭКе. В общем, я этих лошадей гнала пять лет. Взяли меня в лабораторию по спецоборудованию самолетов авиамехаником — делать то, что поручит главный инженер, и ходить на репетиции в дом культуры. Конечно, не всем это нравилось — я ведь не специалист. И я потребовала, чтобы меня послали учиться. Я прошла подготовку в Жулянах и стала специалистом номер один по оборудованию самолетов. Пилоты говорили: «Если за дело взялась Неля, можно взлетать с закрытыми глазами!» Конечно, успевала и на репетиции в клуб «Авиатор» ходить.
— У вас талант широкого профиля: педагог, руководитель кружка, авиамеханик.
— Просто я такой человек, что все люблю и стараюсь понять. Хорошую музыку люблю: эстрадную, симфоническую, оперу, мюзикл, но не рэпы–шмэпы. Хотя, если там есть текст, могу слушать. И приборы я постаралась понять и полюбить. Естественно, в ШВЛП я создала хор, в котором пели летчики и работники инженерной службы, и мы заняли ведущее место на конкурсе. Потом меня переманил Виктор Кумпан — завуправлением культуры профтехобразования: «Хватит тебе железяки таскать!», и перешла работать в профтехучилище, где руководила самодеятельностью и поставила ее на очень неплохой уровень. Работала два года, пока Иван Саленко был моим руководителем. У нас были красивые концерты, я учила студентов выходить на сцену, входить в образ — всему, чему и меня даже не учили, но я пришла к этому сама. Но потом поменялся руководитель («Ваши ученики играют–поют, а вы что делаете?»), и мне пришлось уйти — непонимание меня деморализует и убивает. И я перешла в ПТУ №8. А потом у меня случилась беда — погиб в армии сын.
Когда я похоронила Севу, все пошло наперекосяк. Я перестала ходить на работу. Люди сказали: «Бери себя в руки, а то мы не можем с тобой работать. У тебя все время слезы, ты нас угнетаешь». Я себе приказала взять себя в руки и запланировала родить ребенка. Мне советовали усыновить из детдома, но я не была к этому готова. Обстоятельства сложились так, что в моей жизни появился молодой человек, который и стал отцом моего второго ребенка. Правда, о том, что у меня родился сын Антон, он уже не узнал — вскоре мы расстались. Сегодня Антон и сам папа — у него растет сын Гриша, скоро ему семь лет. Внук часто бывает у меня, мы занимаемся музыкой и поем: «Та–та, два кота, два ободранных хвоста».
— А внук знает, что его бабушка — артистка?
— Знает, но пока особого значения не придает. Вы, кстати, не курите? А я курю и бросить не могу. В моем возрасте уже поздно и вредно бросать. Порфирий Иванов говорил: «Вредные привычки, в которых вы черпаете энергию, — не бросайте, потому что это отразится на здоровье».
— Неля Ивановна, у вас хранится столько фотографий, афиш, грамот и газетных вырезок, что впору создавать музей!
— А мне когда–то предлагал Павел Босый организовать уголок истории нашего театра в краеведческом музее. Но его так и не открыли. Паша уехал, а после него никто больше этой темой не интересовался. Наверное, еще не пришло время.
Людмила Макей
