Открытость Владимира Остроухова

 

18 марта исполнилось 70 лет художнику Владимиру Остроухову. Его творчество — отражение сложной, порой жестокой судьбы талантливого человека. Но, несмотря на испытания и вызовы, мастер продолжает творить и остается Человеком. Мы поздравляем Владимира Ивановича с юбилеем и желаем радости и легкости бытия. А глава из книги известного галериста и мецената Николая Цуканова «Лекарство от депрессии» станет подарком не только мастеру кисти, но и всем почитателям его таланта.

 

Владимир Иванович Остроухов родился 18 марта 1947 года в Приморском крае, Россия. Закончил Краснодарское художественное училище, преподаватели — Л.Самокиш, А.Тахтамышев.

Творческую деятельность начал в 1972 году. Произведения художника хранятся в Украине, России, Румынии, Польше, Корее, Австрии.

 

Когда я впервые попал в квартиру Владимира Остроухова, то, по правде говоря, не сразу и понял, живут ли в ней люди, или она используется как мастерская. Повсюду, начиная с коридора, стояли подрамники, висели картины, пахло краской. Я стоял и не решался войти, пока не услышал мужской голос: 

— Ну, чё встал, заходи. 

Это «чё» в дальнейшем, кстати, стало одной визитных карточек хозяина. Я вошел, опасаясь, как бы чего не зацепить. В комнате на диване сидел грузный мужчина в майке и спортивных штанах, отпузыренных на коленях. Рядом с ним примостилась пожилая женщина с длинными распущенными волосами. 

— Галя, Володя, — представились они. 

Я автоматически ответил:

— Коля, — да, именно Коля, а не Николай.

— Ну, ты чё как бедный родственник стоишь? — спросил Владимир. — Садись. 

Я посмотрел по сторонам, но так и не нашел, куда бы можно было присесть — всё пространство было занято художественными аксессуарами. Неожиданно я услышал негромкий, робкий лай собаки. Он доносился практически из–под моих ног. Я интуитивно отдернул ногу и отошел в сторону. 

— Не бойся, не укусит, — произнес Володя.

Я заглянул под стол и встретился с глазами довольно–таки крупной собаки рыжего окраса. Она удивленно смотрела на меня, но увидев, что после слов Владимира мой интерес к ней пропал, положила голову на лапы, как бы давая понять, что смирилась с моим присутствием.

У дивана стоял маленький журнальный столик, на котором разместился натюрморт, состоящий из открытой банки рыбных консервов, нарезанного сала, хлеба и начатой бутылки водки. Тут же стояли два стакана. 

— Ну чё, выпьешь за знакомство? — спросил Остроухов.

— Нет–нет, спасибо, я ненадолго, да и за рулем, как–нибудь в другой раз, — поспешил отказаться я. — Вообще то я пришел познакомиться. Слышал, что у нас в городе есть такой художник Остроухов. Вот и решил зайти, — я вновь посмотрел по сторонам, обратив внимание на то, что на одной из стен висел огромный панцирь черепахи, а на других — пять небольших картин. Повсюду на полках разместились кораллы и раковины. Заметив мой интерес ко всему увиденному, Володя спросил:

— Чё, удивлен тем, как живет художник? А ведь он так и должен жить — минимум удобств, никакого чревоугодия и максимум творчества, — и, как бы в подтверждение своих жизненных принципов, продолжил. — Ну нет у нас ни холодильника, ни микроволновки. А зачем они? Только место занимают! У нас вон ящик есть, — он кивнул на небольшой еще чёрно–белый телевизор. — Да и он только для того, чтоб знать, что на улице творится. Ты смотри не перепачкайся, а то вот эти картины утренние еще не успели высохнуть, — показал он на несколько полотен. 

Я автоматически посмотрел на часы. Они показывали 10 утра. 

— Утренние? — переспросил я.

Тут к разговору подключилась Галина:

— А Вовка любитель рано начинать работать. Да и переписывает картины по нескольку раз. Проснулся, глаза открыл, и вместо завтрака давай переделывать вчерашнее.

— Галка! Ты чё лезешь не в свои дела? — возмутился художник. — Ну, не нравилась она мне, так чё теперь, на нее век смотреть?

Галина начала жаловаться, что зачастую оконченные работы Остроухов закрашивает и поверх начинает писать новый сюжет. Показав одну из работ, как бы подтверждая свои слова, сказала:

— Например, вот под этим слоем краски пять, а то и шесть ранее написанных картин.

— А что на них, молиться? — спросил Остроухов.

— Да я может быть отвезла бы пару картин в Киев и там продала, а ты их закрасил. Ну хорошие ж были! Особенно та, которая мне нравилась больше всего — цирк с клоунами.

— А чем она хороша? Тебе что, клоунов не хватает? Вон не хуже. Тоже клоун на ней, — Остроухов указал на стоящую в стопке картину. — И название подходящее — «Клоун в лесу».

Я начал присматриваться к работам, которые висели на стенах. Первое впечатление от увиденного было сродни полученному от состояния квартиры — какое–то все беспорядочное и непонятное. С картин на меня смотрели какие–то непонятные коровы, козы, осьминоги. 

— Ну чё, нравится? — спросил Владимир. 

Я поспешил согласиться, боясь высказать то, что на самом деле творилось в душе. И вдруг в углу видел натюрморт с цветами, от которого не мог оторвать глаз. Это был необыкновенный букет. 

— А можно мне купить вот эту картину? — показал я на нее. 

— Да бери, если нравиться — в голосе Владимира чувствовалась широкая, открытая русская душа. Я рассчитался, попрощался и ушел. Впечатление от встречи было двояким. Почему–то подумалось, что вряд ли когда–нибудь еще появлюсь здесь. 

Но буквально через несколько дней что–то необъяснимое снова потянуло меня в эту квартиру–мастерскую. И я стал частенько захаживать к Остроуховым. С Володей было интересно беседовать. Он оказался очень эрудированным человеком. На все имел свою точку зрения, которую без боязни высказывал, и практически никогда ничем не восхищался — все было для него простым и понятным. Часто во время разговора употреблял просторечные выражения и матерные словечки. Но это было, скорее, дополнением к его речи. Квартира Остроуховых была открыта для всех в прямом и переносном смысле. Не знаю, был ли замок в двери, но могу с уверенностью утверждать — они никогда не закрывались на ключ или засов. В гостях же часто можно было увидеть кого–то из художников — Шаповаловых, Перепичая. 

Во время наших встреч мы часто говорили о художниках. Остроухов с его прямолинейностью коротко характеризовал их творчество, стараясь не затрагивать личных качеств. На мой вопрос, что он думает о работах Виктора Перепичая, ответил:

— Ты не смотри, что Витька любит выпить, все мы в чем–то грешны. Обрати внимание на колорит его работ. Он же ничем не похож на других! А учился у кого, знаешь? То–то же! У Пузырькова и Пламеницкого! А сам в свое время преподавал в Кировоградской детской художественной школе имени Осмеркина. Так что ты присмотрись к его работам.

Интересно было услышать его мнение об одном из талантливейших художников Кировоградщины Владимире Федорове.

— Ну чё Вовка? Художник как художник. Я с ним несколько лет в одной мастерской ютился, — и, увидев мой удивленный взгляд, добавил: — Ну, нас же, художников, много было, а мастерских — раз, два и обчелся, вот и расселяли по двое. Вообще–то, Федоров хороший был художник, неугомонный только. Все норовил куда–нибудь поехать. То в Светловодск, или как там его, Новогеоргиевск, на ГЭС, то в Александрию на углеразрезы, то в Крым завеется. И работоспособным был на редкость. Жанр любил, да и больших полотен не боялся. Вечером, бывало, прощаемся, а он мне — я тут еще помалюю маленько. Утром прихожу, а картина уже практически закончена. И не просто этюдик, а жанровая, многофигурная.

Видя, что я заинтересовался информацией о Федорове, Остроухов сказал:

— А ты к Нинке сходи, вдове его. Там и картины посмотришь, да и расскажет чего о нем. А я чё? Я ж художник. А мы, что б ты знал, о коллегах не очень любим рассказывать. 

Забегая вперед, скажу, что я побывал в квартире, где жил Владимир Александрович Фёдоров, познакомился с Ниной Григорьевной, вдовой художника. Она с большой любовью рассказывала мне о картинах, висевших на стенах, среди которых было несколько портретов, в том в числе и её, написанный в далеком 1956 году, несколько пейзажей и натюрмортов.

Нина Григорьевна достала со шкафа небольшую картину, и, не поворачивая ее ко мне, сказала:

— А вот автопортрет Владимира Александровича. Правда, он как–то попался ему под горячую руку и был разорван на четыре части, но, слава богу, не выброшен. Вот, удалось склеить, — она повернула ко мне картину и добавила, — портреты у него хорошие получались, живые…

Увидев автопортрет художника, я мысленно с ней согласился…

Но вернусь к Остроухову. Со временем я стал все больше понимать работы мастера, открывая для себя оригинальный мир этого художника. Каждая написанная им картина имела глубокий смысл, в который художник вкладывал самого себя, свою нелегкую, порой трагическую жизнь и современность, которую последнее время он видит практически только из окна собственной квартиры.

В июне 2012 года в газете «Украина–центр» вышло обширное интервью с Остро–уховым, начинавшееся такими словами:

«В галерее «Елисаветград» открылась выставка работ кировоградца, уникального художника, неординарной личности, «авторитета среди художественной братии» (так отзываются о нем коллеги) Владимира Остроухова. Открытие выставки было похоже на встречу старых друзей. Владимир Иванович, перенесший инсульт, в «свете» не бывает, другие художники тоже люди не публичные, далекие от «тусовок», но поддержать и поздравить друга пришли. Остроухов смущался, слушая восторженные отзывы о его полотнах, стеснялся, когда ему дарили цветы и просили сфотографироваться с ним.

Пережив не одну трагедию, Владимир Иванович сохранил чувство юмора и способность с иронией относиться к окружающим и к себе. А печаль, трагизм и одиночество, которые живут в душе художника, он переносит на полотна. «В его картинах — тема театральности мира, нереализованной справедливости, одиночества человека в мире, — сказал о коллеге художник Андрей Надеждин. — Мы пока еще не осознаем, насколько это яркая личность».

...Как–то я пришел к Остроуховым утром. Володя, увидев меня, обрадовался:

— Хорошо, что зашел, — промолвил он. Вид у него был взъерошенный, и мне показалось, что он даже не ложился спать.

— Я тут хочу подарить тебе свое утреннее творение, — произнес художник. Он повернул ко мне картину небольшого размера. Увидев изображение, я никак не мог вообразить, чем обязан такому сюжету — на картине была нарисован черный ворон, стоящий перед бокалом с вином. 

Увидев мое недоумение, Володя спросил:

— Знаешь, как называется этот шедевр? — и, не дожидаясь ответа, продолжил. — А ты знаешь законы Ньютона? Ну, например, четвертый! 

— Ну конечно, — поспешил ответить я, хотя, признаюсь, не помнил, сколько их было вообще.

— Так вот, четвертый закон Ньютона гласит: чем лучше было человеку вечером, тем хуже ему будет утром! А мне сегодня не то, что плохо, мне, честно говоря, хреново. Засиделись допоздна, а утром написал вот эту работу и название ей дал — «Горькое похмелье». Держи, она твоя! Будешь вечером пить — посмотри, и вовремя остановись.

И в этом весь Остроухов — открытый, но непонятный, веселый, но всегда с грустными добрыми глазами…