Кировоградская поэтесса Татьяна Березняк: Мне повезло!

  • 15 лип. 2016 11:38
  • 1957
    • Новина Кировоградская поэтесса Татьяна Березняк: Мне повезло! Ранкове місто. Кропивницький

    Попытка автобиографии

    Рассказывать  просто — забытое искусство.

     Витезслав Незвал


    1

     

    Я родилась  вскоре после того, как  семья переехала из Ташкента в Украину, — в  первый послевоенный год  ровно в середине пыльного кировоградского лета. (Точнее: отца, как военнослужащего, после войны перевели из Средней Азии  на его родину в Украину). Я никогда не была в Средней Азии, на родине моей мамы, родившейся 100 лет тому назад в Душанбе и свою короткую  жизнь прожившей в Ашхабаде и Ташкенте. С материнской стороны у меня — русские и греческие корни. Её раннее сиротство — одна из причин того, что своих родственников  со стороны матери я не знаю. Дедушка и бабушка с папиной стороны, трогательно любившие меня, — простые украинские крестьяне, пережившие коллективизацию, 2 мировые войны, 2 голодомора (21 и 33 гг), вырастившие 7 детей, ушли из жизни в конце 50–х гг. в возрасте 80 лет.
    Позже я напишу: «Мне повезло — я родилась в один день с Маяковским», но  это будет уже в 16 лет, когда его ранние поэмы произведут революцию  в моём поэтическом сознании. Нет, мне не повезло: смерть матери при родах всегда была мне немым укором. Горе сиротства  во многом определило моё детство, характер, возможно, мою судьбу.
                             
    Голодные 46 — 47 гг.  я — в детском доме, откуда в 1,5 года меня забирают домой. (В сохранившейся справке, забавной  своей малограмотностью, я — сразу в 3 родах: «Ребёнок… родившееся…  передана отцу»). Растила меня младшая сестра  отца, тётя Даша, она же мне читала сказки братьев Гримм и Перро, стихи Агнии Барто, Михалкова и Маршака. Но из всей детской литературы  я выделяла поэта Льва Квитко. «Откройте мне двери, впустите меня,  я вам покажу вороного коня!..». Фамилия мамы была Квитко.

    Именно тётя  познакомила меня с Библией украинца — «Кобзарём», вместе мы плакали над горькой судьбой  его героинь. («Кохайтеся, чорнобриві, та не з москалями»… Бедная Катерина, как эпатажно это звучит  в наше время — в пору национальной розни и отчуждения некогда братских народов!). Каждое лето тётя вывозила меня  к бабушке  в село, где  чудесная украинская природа исцеляла меня, родившуюся маленькой и слабой, формировала мою душу.

    В школьные годы эстафету воспитания подхватил мой старший брат Юра, в ту пору студент нашего пединститута. Он руководил моим чтением, музыкальными занятиями, приучал вести дневник. Да, в детстве и в отрочестве главным был мир музыки,  познаваемый мной через рупор культуры тех лет — радио. До  сих пор помню программу первого в моей жизни симфонического концерта (июнь 1957 года, оркестр Одесской филармонии). Брат шлифовал мою эрудицию, готовил меня, примерную отличницу, то в великие физики, то в выдающиеся лирики — сразу во все лучшие вузы страны. Обратная сторона — всеядность, невозможность определиться с выбором института, моё смятение после окончания школы (1954 — 1965).
    А школа–то была необычная — эксперимент начала 60–х. Классная и зачётная системы. Школа старшеклассников: 13 — 9–х, 10 — 10–х и  11 — 11–х классов! КВНы, политбои, «Огоньки», выступления в центральном лектории и на ТВ! Я — в активе. Выпускаю стенгазету. Первые стихи —  с 10 — 12 лет. Но это пока не в счёт, главное — впереди! В старших классах я вышла из кокона своего одиночества и  стала весёлой общительной девушкой.


    2


    В марте 1963 года пришла в литературный клуб  «Бригантина» при юношеской библиотеке им.Тараса Шевченко, возглавляемый на паритетных началах Валерием Гончаренко и Вадимом Гребенюком, тогда ещё 20–летними. Той весной Гончаренко (тогда просто — Валерка)  свозил нас в Канев к Кобзарю. Впервые на Чернечьей горе!
    Согретые хрущёвской «оттепелью» (на  излёте),  влюблённые в свою юность  и всю мировую поэзию, учились писать по Вознесенскому,  Рождественскому, Евтушенко. Через них — наше заочное знакомство с Цветаевой и Пастернаком. Гениальные поэты  XX века предстанут перед изумлёнными глазами и потрясённым слухом моего поколения в виде синих томов Большой серии Библиотеки поэта и останутся с нами не великими поэтами, а людьми, с которыми прожита жизнь.
    А пока начало 60–х.  «Бригантинцы» открывают для себя  Федерико Гарсиа     Лорку (в переводе  Савича), раннего Павла Тычину и… друг друга. Юрий Каминский (тоже — 20!), представляя меня уже маститому Валерию Юрьеву, шутил: «Я открыл тебя, как  Бурлюк — Маяковского. Пиши!» «Судьбоносное» совпадение 70–летия Маяковского и моего 17–летия клуб  отмечал выступлением в библиотеке им.Тобилевича (теперь — литературно–мемориальный музей И.К.Карпенко–Карого), читаю свои «Апрельские звёзды», «Молодо — зелено», «Безалаберную девчонку» — стихи, ставшие моей визитной карточкой той поры. «Снова, снова влюбилась глупая, безалаберная девчонка!..»
    «Бригантина» —  первая юношеская литстудия, так отчего же она так много значит  в моей жизни?  Она — мой первый парусник в океане любви и поэзии…  Первый бал Наташи Ростовой —  выход в свет!

     

    3

    В июне 1965 года  образцовая ученица окончила школу. Это радостное событие омрачилось тем, что вместо «золота» я неожиданно получила серебряную медаль (в 11–м классе не стала пересдавать единственную четвёрку по черчению). Папу это очень расстроило, даже оскорбило. Меня — не очень. (К тому времени я уже привыкла к лаврам «золотой» девочки. Впрочем, с ними не расставалась и в дальнейшем). А медали, всю жизнь провалявшейся в особо хранимых документах отца, выношу благодарность — она очень облегчила моё поступление в университет.                              

    Собиралась ехать в Москву, но Таня Белозерская, подруга по «Бригантине», уже училась на физфаке ХГУ, решили быть вместе. В августе 1965–го я поступаю в Харьковский университет на...  биологический факультет! Что же, стану великим генетиком!
    Итак, Харьков — столица моей юности, моя первая столица — «других ведь не знаю, не видела пока!»  Меня подхватил 9–й вал её культурной жизни. Сразу же по приезде из колхоза — в опере —  грандиозное 70–летие Есенина, а вскоре в ДК строителей — первый в Харькове большой вечер Пастернака (читает Владимир Заманский — какое внешнее сходство!), там же — тоже впервые! — барды Клячкин и Кукин («Ну, что ты, брат, свистишь — мешает жить Париж?». Только в 2005 году уже в Киеве, с годами осмелев, подойду к нему после концерта поговорить–пообщаться). В филармонии: знаменитые музыканты — Рихтер и Гилельс, Ойстрах и Коган, Лев Оборин и Станислав Нейгауз, известные чтецы тех лет —  Журавлёв, Сорокин, Сомов, Александра  Лесникова... На втором курсе в университет приезжает Микаэл Таривердиев, привозит с собой пока никому не известную Елену Камбурову. «Просто я другое дерево... другое дерево...» Потрясение и обожание, вызванные той встречей, длится до сих пор, но в её театре Музыки и Поэзии, жаль, пока не побывала.
    Центральный лекторий Харькова притягивает студентов циклами лекций («Города мира», «Музеи мира»), и неизменно наше нетерпеливое ожидание очередного приезда ленинградца Альберта Костеневича (Эрмитаж) с изумительными  лекциями по современной живописи. Евгения Мирошниченко прилетает из Киева спеть главные сопрановые партии: «То Джильдой, то Розиной… Виолеттой… / И лишь тебе, божественной, — цветы!..». (Разве могла я тогда представить, что 40 лет спустя я буду дружить с семьёй Евгении Семёновны, провожать её  в последний путь, напишу  реквием? — «Марш траурный —  в  б е с с м е р т и е  —  соната/ Шопена си–бемоль минор…»).  Перечень харьковских встреч  бесконечен. Ясно одно: Харьков — открытие мира!


    Воспоминаний поезд скор.
    Дворец студентов. Вечер Лема.
    Ты подошёл…  И с этих пор
    Любви решаю теорему.


    Это о вечере Станислава Лема, гениального польского фантаста, во Дворце студентов ХПИ в октябре 1966–го и  о начале той любви, которой посвящены все мои стихи. И жизнь.
    Литературную студию при Дворце студентов вел Револьд Владимирович Банчуков. Он делал это легко, весело, артистично. Его стиль я переняла и использовала в дальнейшем, когда вела уже свои  литклубы.  Интересной была и  литстудия Вадима Левина  в ДК связи, в которую я ходила позже (3–4 курс). Хорошо помню встречу студийцев с Иваном Драчом и Виталием Коротичем (1969). После закрытия студии Бориса Чичибабина его студийцы забегали к Банчукову и Левину. Из них помню только очень яркую личность — Юру Милославского. (Зная, что он живёт в Нью–Йорке, на Волошинском фестивале спросила у Бахыта Кенжеева о судьбе Юры. Не получив чёткой картинки, обратилась к Интернету. Оба–на! Оказывается, Юрий Милославский — «один из трёх китов, на которых зиждется русская зарубежная проза» (Вл. Максимов). Джон Бейли пошёл ещё дальше: «Если русская проза 19–го века вышла из гоголевской “Шинели», то вся новейшая русская проза вышла из Милославского».

    Пометавшись между генетикой и физиологией, наконец–то, нашла себя, перейдя на кафедру зоологии позвоночных. Наблюдение за птицами —  вот что оказалось мне  по душе! Но самое увлекательное — это зоологические экспедиции. Где только не бывала наша кафедра — Азербайджан и Заполярье, Дальний Восток и Байкал! И никогда не забыть мне белые ночи на Белом море и розовые стаи фламинго на синем Каспии… Горюю до сих пор, что на 5 курсе не съездила с ботаниками на Памир. Только сейчас задумалась: мы ведь за всю эту роскошь не платили  ни копейки!

     

    4

    Но всё когда–нибудь кончается. И «праздник, который всегда с тобой» — студенческие годы — окончился. После года поисков я в пике безработицы оказалась в  «глухом и отдалённом Подмосковье» — во Всесоюзном научно–исследовательском институте физиологии, биохимии и питания сельскохозяйственных животных. 700–летний Боровск в нимбе церковных крестов и ореоле громких имён от Дионисия до Наполеона был окружён великолепным сосновым бором.

    Этот подмосковный период (1972 — 1978)  был продолжением  и подобием моей счастливой харьковской юности, с небольшим отличием — театральную и музыкальную Москву мне затмили её художественные музеи. И все 6 лет я просидела в Музее им. А.С.Пушкина! Блистательные 70–е: Джоконда и Тутанхамон, Люрса и Кокто, Хаммер и парижские Салоны тех лет, золото скифов и доколумбовой Америки… Всего не счесть! А литературные вечера в Ленинке (библиотеке им. Ленина)! А в Политехническом музее!
    На  выходные можно было съездить в Таллинн или Ленинград, к Есенину — в Константиново, к Цветаевой — в Тарусу. Посетив в октябре Ясную Поляну, выпустила стенгазету «Вперёд — к Толстому!»: по фону —  жёлтые кленовые листья,  вперемешку с  ними — строфы цветаевского «Автобуса» («Препонам наперерез автобус скакал как бес»). Каждое первое воскресенье августа — блоковские праздники в Шахматово. Живой классик — Павел Антокольский (1975) — подвижный, остроумный. Блестящий ум. Слабый — за 3 года до смерти. Его эстафету  подхватил  Станислав Лесневский.
    Созданный мною при Институте клуб любителей поэзии преследовал одну цель — литературное просветительство. Тематика —  самая разнообразная, с учётом памятных дат и моего очередного увлечения, но прежде всего — Серебряный век русской поэзии. Самая яркая афиша была у вечера Саши Чёрного, самый востребованный (с повторениями) — пастернаковский вечер, непревзойдённый —  к 70–летию Пабло Неруды, совмещённый с годовщиной памяти Виктора Хары. Самый последний — Рембо с Верленом. Были и братья–славяне: и Незвал, и Тувим, и Тычина. Популярность клуба была бешеная, даже вознаградили меня путёвкой в Грузию по «Спутнику» в честь юбилея. Мне  — 30 лет. Оказывается, это  даже лучше, чем 20!
    А работа? За эти годы  мой трудовой энтузиазм был поощрён ежегодными благодарностями и премиями. Как все, сдавала экзамены в аспирантуру, но делать диссертацию не спешила. Нет, не хотелось мне заниматься биохимией сельскохозяйственных животных! Но не это было причиной того, что я бросила науку («бросила» ли?), ведь смыслом тех лет была  л ю б о в ь:

     

                                  И надо же встретиться снова в столице,
                                  То был провидения знак!

    Да, снова –  через 5 лет после Харькова!

     

    Так по–есенински лирично
    Вставал рассвет. Вставала я.
    И подмосковной электричкой
    К тебе неслась любовь моя.


    Но когда «вальс московских бульваров»  отгремел, каждый уехал в свою страну. Я вернулась в Украину.
     

    Окончание - в следующем номере "Первой городской газеты"